Боярская честь - Страница 27

Когда Степан замолк, я вытащил из кошеля, небрежно брошенного на стол, золотой цехин.

Глаза Степана алчно сверкнули, но к монете он не притронулся.

— Если что и надо, болярин, то указы государства я нарушать не намерен. Узнает дьяк — на плахе жизнь кончу.

— А кто сказал, Степанушка, что законы нарушать надо? Я вот хочу деревеньку себе прикупить с землицею. От тебя только и требуется, что мне сказать, когда подвернётся подходящий случай — умер там кто или хозяин продать решил. Всё же через тебя идёт, ты в числе первых узнаешь — всё-таки не писарь рядовой.

Это я уже подольститься решил.

— И всё? — не поверил Степан.

— Твоя задача — найти деревню с землей да свести меня с дьяком. Как видишь, с твоей стороны — никаких нарушений закона. Разве ж я не понимаю? Закон нарушать никому не позволено. А от меня возьми пока задаток в залог нашей дружбы. Выгорит дело — и дьяка отблагодарю, и тебя не забуду.

Степан сгрёб золотую монету, опустил в свой тощий поясной кошель, в котором сиротливо лежали несколько ногат.

— И в самом деле, ничего противозаконного нет, — молвил Степан. — Как быстро надо узнать?

— Вчера.

— Как ты сказал? Вчера? — Степан пьяненько захихикал. — Надо запомнить. И сколько же я получу?

— Э… — Я замешкался. Мало назовёшь — может и не согласиться, много — подозрительно будет. Надо было бы заранее с опытными людьми поговорить, чтобы знать цену вопроса.

— Ещё четыре монеты — и я тебе скажу ответ завтра. Есть у меня на примете деревенька одна, о пяти дворах, выморочная. Разузнать всё надо.

— Вот и постарайся, Степанушка.

Мы ещё выпили вина. Степан подчистил угощение, и я помог ему добраться до дома.

— Ты это, завтра ввечеру жди меня в этой же трапезной.

Мы попрощались. Золотой цехин — по нынешним временам деньги серьёзные, не думаю, что он забудет об обещанных монетах.

И точно, ближе к вечеру я вновь сидел в отдельной комнатушке за столом с выпивкой и закуской.

Вскоре заявился Степан. Трезвый, глаза весело блестят, возбуждённо потирает руку об руку. Уселся на скамью, снова поднялся.

— Есть деревня, от Вологды недалече — всего тридцать вёрст, пять дворов, двадцать душ холопов, рядом река, землицы достаточно — сорок гатей. Небогата усадьбица, так потом при желании и прикупить землицу у соседей можно. Заковыка одна есть.

Степан замолчал.

— Ну давай, не томи.

— Недоимки за хозяином были. Желающих прикупить землю с деревней много было, да как про недоимку в государеву казну узнавали, отступались. Гривна серебра новгородская в недоимке.

Я задумался. Степан сел за стол, налил кружку вина, выпил и набросился на еду.

Так, надо прикинуть — гривна серебра за недоимки, пять золотых — Степану, дьяку — наверное, побольше, да за саму землю… получается дороговато. С другой стороны — боярин без земли и поместья, пусть даже захудалого — и не боярин даже. Никто всерьёз его принимать не будет. Надо брать. Поиздержусь, конечно, но думается мне — игра стоит свеч.

— Что за деревня? В какую сторону? Мне посмотреть надо, не свистульку глиняную на торгу покупаю.

— Оно, конечно, кто же будет не глядя? Я тут даже нарисовал грамотку.

Степан полез за отворот кафтана, достал кусок пергамента. Я взял, развернул. А неплохо нарисовано: деревня, границы земельного участка, река, дорога на Новгород за границей участка.

— Как деревня-то хоть называется?

— Смоляниново — неуж не написано? Ну, я ему волосья с башки повыдираю, — погрозился кому-то Степан.

Меня разобрал смех. Наверняка над рисунком корпел весь день писарь, что не получит за свой труд и гроша ломаного, да ещё и волосья грозят выдрать.

— Вот что, Стёпа. Возьму-ка я грамотку эту да завтра же и съезжу в деревню, на месте осмотрюсь.

— А как же без этого, обязательно надо посмотреть. Кафтан покупаешь, так и то сукно щупаешь, а тут — деревня с землицею.

Я пообещал по приезде навестить Степана — на том и расстались.

А уже утром я вскочил на коня и помчался осматривать будущее приобретение. Тридцать вёрст — это до вечера, ещё день — осмотреть всё, и день на обратную дорогу.

К вечеру, усталый и пропыленный, я едва нашёл съезд с тракта к Смоляниново. Начинало темнеть, и я постучал в ворота — надо было где-то переночевать. Калитку открыл крестьянин. Одеждою — нищий: рваная, старая одежда, поношенные лапти. Сговорились мы с ним быстро, и я ночь провёл на узкой лавке, едва не свалившись во сне.

Утром отдал за ночлег медную полушку. Договорился, что крестьянин за полушку покажет землю.

— Хороший хозяин раньше в деревне жил, справный. А как умер — всё прахом пошло. Зерна сеять нет, живность почти всю поели, чтобы с голоду не сдохнуть. Ремёсел в деревне нет, так и живём, — жаловался мужик.

Я пешком, в сопровождении селянина, обошёл угодья. Поля заросли сорняками, но, приложив усилия, всё можно было поднять. Речка под боком, лесок небольшой по соседству — места красивые. Деревня только убогая.

Я обошёл все избы. Из работников — только четверо мужиков, остальные — дети, старики, женщины. И во всех избах — нужда и бедность. Всё-таки я решил: буду брать. Землю ещё прикуплю — потом, остальное хозяйство налажу. С тем и отбыл.

И закрутилось — завертелось… Степан свёл меня с дьяком; за солидную мзду, да уплатив недоимку, да отвалив немалые деньги в казну за землю и двадцать душ крепостных, я получил к исходу месяца купчую.

Всё, с этого дня я — самый настоящий боярин, с землёю и двадцатью душами крепостных, за которых в ответе только перед Господом. Могу уморить голодом, могу запороть до смерти, только не для того я покупал деревню и землю, чтобы всё привести в упадок. И без меня всё едва дышало.